Под лежачий камень - Страница 18

Чандлер не мог повернуть голову, он только направил свой взгляд.

— Я сказал?.. я?.. где эти деньги?

— Нет, — ответил врач, — я только заключил из ваших еле понятных слов, что вы беспокоитесь об их целости. Если они здесь, в комнате…

Доктор Джемс остановился. Показалось ли это только ему, или он на самом деле увидел луч понимания, проблеск сомнения в ироническом выражении лица своего пациента? Не выказал ли он чересчур большое нетерпение? Не сказал ли он слишком много?

Следующие слова Чандлера успокоили его.

— Где же… им быть… — проговорил он, задыхаясь, — как… не в сейфе… там?

Он взглядом указал на угол, и доктор впервые заметил небольшой железный сейф, наполовину скрытый свисавшим краем портьеры.

Он встал и взял больного за руку. Пульс бился сильными толчками, со зловещими перебоями.

— Поднимите руку, — сказал доктор Джемс.

— Вы ведь знаете… что я… не могу… двигаться, доктор…

Врач быстро подошел к двери в вестибюль, открыл ее и стал вслушиваться. Везде было тихо. Без дальнейших околичностей он подошел к сейфу и стал его осматривать. Это был шкаф первобытной конструкции и несложного устройства, который мог служить защитой разве лишь от нечистой на руку прислуги. Для его искусных пальцев это была простая игрушка, вещь из картона. Можно было считать, что деньги уже у него в руках. Своими щипцами он мог вытащить ручку в форме набалдашника, пробить резцом замок и открыть дверь в две минуты. А может быть, ему удастся другим способом открыть ее даже в одну минуту?

Став на колени, он приложил ухо к пластинке с цифрами и медленно повернул ручку. Как он и предполагал, замок был заперт на простую, «дневную» комбинацию из одного номера. Его чуткий слух уловил еле слышное щелканье предупредителя; он остановил стрелку на ближайшей цифре. Ручка повернулась, и он широко распахнул дверь.

Сейф был совершенно пустой.

Доктор Джемс встал и подошел обратно к постели.

Густой пот покрывал лоб умирающего, но на губах его и в глазах играла мрачная ироническая улыбка.

— Я еще никогда… не видел… ничего подобного, — с трудом выговорил он. — Соединение врача… и громилы! Хорошо ли… это окупается, милейший доктор?

Самообладание доктора Джемса еще ни разу не подвергалось таким испытаниям, но, поставленный в смешное и вместе с тем рискованное положение дьявольской шуткой своей жертвы, он сумел сохранить достоинство и присутствие духа. Вынув часы, он стал ждать смерти больного.

— Вы чуточку… слишком уже… беспокоились… об этих деньгах. Но им никогда… никогда не угрожала опасность… от вас, милейший доктор. Они в безопасности. В совершенной безопасности. Они все… у букмекеров… Двадцать тысяч… деньги Эми. Я играл на скачках… проиграл все… до последнего цента. Я здорово кутил, господин громила… виноват, доктор… но я играл честно… Кажется… я никогда еще… не встречал такого мерзавца девяносто шестой пробы… как вы, господин доктор… виноват, господин громила… где бы я ни таскался. Не противно ли… этическим принципам… вашей шайки, господин громила, дать жертве… виноват, пациенту… глоток воды?

Доктор Джемс принес ему воды. Больной еле мог проглотить ее. Реакция от сильнодействующего лекарства все увеличивалась правильными волнами, но умирающему захотелось пустить еще одну ядовитую стрелу.

— Игрок… пьяница… мот — в этом виноват, но… врач-громила…

Доктор разрешил себе лишь раз ответить на эти насмешки больного. Низко нагнувшись, чтобы уловить взгляд уже наполовину стеклянных глаз Чандлера, он указал на дверь комнаты, где спала женщина, таким строгим и повелительным жестом, что распростертый на кровати человек, собрав остатки сил, поднял голову, чтобы посмотреть туда. Он ничего не увидел, но уловил холодно звучащие слова доктора, — последние земные звуки, которые ему суждено было услыхать:

— Я ни разу еще… не ударил женщину.

Тщетно пытаться понять подобных людей. Их психология не укладывается ни в какие рамки. Мы только знаем, что они существуют и что мы можем наблюдать их и рассказывать друг другу голые факты их поступков, как дети, смотрящие на марионеток и рассуждающие про них.

А между тем какой интересный пример для изучения психологии эгоизма подавали эти двое: один — бандит и убийца стоял над своей жертвой; другой — более гнусный преступник, хотя и не столь явно нарушавший законы, лежал, всеми ненавидимый, в доме жены, которую он преследовал, развращал и бил; один — тигр, другой — шакал. Как интересно было бы наблюдать отвращение каждого перед гнусностью другого и видеть, как каждый из них, барахтаясь в грязи своих явных преступлений, все же размахивал своим собственным, незапятнанным знаменем — если не чести, то поведения.

Ответ доктора Джемса попал, по-видимому, в цель и затронул в умирающем последние остатки стыда и мужества. Это был coup de grâce. Яркая краска залила лицо больного — позорная rosa mortis; дыхание прекратилось, и Чандлер, почти не дрогнув, скончался.

Не успел он испустить последний вздох, как вошла негритянка с лекарством. Тихонько нажимая рукой мертвые веки, доктор Джемс сказал ей, что конец наступил. Не горе, а наследственное rapprochement с отвлеченным понятием о смерти вызвало у нее унылое всхлипывание, сопровождаемое обычными иеремиадами.

— Ну, вот. Теперь он в руках Господа. Он — судья преступникам и поддержка всем страждущим. Он даст нам теперь поддержку. Синди отдала последние деньги за эту склянку лекарства, а к чему она теперь нужна?

— Верно ли я понимаю, — спросил доктор Джемс, — что у миссис Чандлер нет денег?